Кирилл, 46 - 30 октября 2010 11:38

Михаил рос тихим и застенчивым ребёнком. Не смотря на то, что его повышенная мажорность (оба родителя несли нелёгкую вахту советских дипломатов в насквозь прогнившей, но при этом благополучной Европе), давала ему массу привилегий, а так же иностранную жвачку, он никогда не выходил за рамки приличий. Его всегда что-то останавливало. Объяснить это он не мог ни себе, ни тем немногочисленным сверстникам, которые тоже имели право от рождения на «трущиеся» джинсы, видеомагнитофон и на всё прочее, от чего сверстницы с восхищёнными глазами позволяли себя целовать и трогать за начинающуюся грудь.

К остальному населению района он подходить опасался. Не смотря на то, что родители сызмальства загнали его в секцию гимнастики и бассейн, он очень быстро уяснил, что в драке физическое развитие – второстепенно, а на первых ролях стоит тупая агрессия и желание победить. Так же, в одной из таких полемик, ему было чётко разъяснено, что «мажор, в сущности – тот же пидор».

Замкнутость его прогрессировала. Единственно, где он жил на полную, были сюжеты книг (он часто ассоциировал себя с героями произведений), и спортивный зал.
Книги расширили его мир максимально. Это новая штука – видеомагнитофон, - был забыт, как бледное подобие книг, не дающее возможность проникнуть в ход мыслей героев. В шестнадцать лет он смотрел исключительно порно, так как в этих фильмах сюжет был настолько прост, что не требовал усилий для сопереживания.

Замкнутость развивает фантазию. Однажды, стоя перед утренней раковиной, он выдавливал пасту из тюбика.
«Человек на унитазе, - мелькнула неожиданная мысль, - тот же тюбик. Выдавливает из себя говно».
Эта мысль его так шокировала, что он в тот же день, без объявления войны, в ближайшей аптеке скупил месячный запас зубного порошка. Бабушки, наблюдавшие эту картину, всё поняли, и рванули по ближайшим аптекам, чем довели дело воцарения дефицита до разгромного счёта.

Так пропал зубной порошок в Москве. Очерёдность его ухода можно разместить на отрезке где-то между мылом и туалетной бумагой. Через год обеспокоенное правительство ввело систему талонов.

Но Миша не расстроился по поводу талонов: во-первых, людям, получающим продукты в спецраспределителях, это было без разницы, а во-вторых, этот период его жизни был осыпан конфетти первого секса.
Слегка полноватая, но весьма обаятельная девушка с именем Света, внимательно посмотрев на лейбл джинсовой куртки, очень просто предложила:
- Пойдём ко мне, чаю попьём.

Когда она стаскивала с него брюки, он стыдливо напрягся, но переборол себя: «Надо!»

В армию он пошёл сознательно. Что-то наврав франкодалёким родителям, и даже появившись пару раз в МГИМО (где, по естественному течению жизни, он должен был получить диплом и кокаиновый опыт), он тихо дождался повестки, и, чувствуя на себе взгляды почти целиком погибшего московского ополчения, явился на пункт сбора.
Явился раньше всех, и стал с грустью наблюдать, как его потенциальных сослуживцев трупами грузили в автобусы. Современное ополчение было мертво изначально.

Но новый шок он испытал несколько позже. Во-первых, армия оказалась не школой мужества, а смесью цинизма, долбоебизма и голода (и всё это было в поту), а во-вторых, когда в учебку к нему приехала Света, то трое сослуживцев, которые до армии жили в его квартале, принялись горячо обсуждать, к кому из них приехала Светка (абсолютно игнорируя Михаила), и один предложил разыграть её в орлянку, а второй – ебать её втроём, по очереди. Но так как всех троих в увольнение по одному и тому же поводу не отпустят, остановились на орлянке.
Михаил не знал, что Светлана досталась ему уже семнадцатилетним неликвидом, растеряв всю свою загадочность и привлекательность отсутствием конкуренции на неё у молодых кобелей района.
Он подошёл к ребятам с грустью в глазах, и, максимально вежливо объяснил, что Светлана приехала к нему. Недоверие в глазах сослуживцев было поддержано синхронно произнесённым «Пиздишь!», но в дальнейшем ребята подобрели, и Колька даже похлопал Мишу по плечу и сказал:
- Ну, твой сегодня день! И за нас её выеби. За нас – постарайся.

Вместе с верой в людей, у Михаила пропали иллюзии по поводу того, что «мы сами кузнецы своего счастья». Нигилизм, с тихой циничной улыбкой и холодным блеском равнодушных глаз, прокрался в Мишину душу и вальяжно расположился на стульчаке.

***

• 
• 
•